Четыре сезона [litres] - Стивен Кинг

#Старик чувствовал, что с Тоддом не все ладно и у него неприятности.

– Кис-кис-кис, – снова позвал он бездомного кота, сидевшего на давно не стриженной траве на самом краю участка. Кот был облезлым и таким же неухоженным, как и газон, на котором он устроился. На каждый призыв Дюссандера кот реагировал только движением ушей, но глаз с розовой миски не сводил.

«Наверное, у мальчишки проблемы с учебой, – подумал Дюссандер. – Или со сном. А может, и с тем и с другим».

Эта мысль вызвала на его лице улыбку.

– Кис-кис-кис, – снова позвал он. Уши кота шевельнулись, он по-прежнему продолжал неотрывно смотреть на миску.

У Дюссандера хватало и своих проблем. Уже три недели или около того он, ложась спать, надевал нацистскую форму, будто она была пижамой и защищала от ночных кошмаров. Сначала он действительно спал без всяких сновидений, а потом кошмары вернулись. Причем не постепенно, а сразу, и были теперь намного страшнее, чем раньше. К кошмару следивших за ним глаз добавился кошмар погони и бегства. Он мчится напролом что есть мочи через мокрые и невидимые джунгли, влажные ветки больно хлещут по лицу, оставляя липкие разводы то ли сока, то ли крови… Он бежит и бежит, а кругом светятся глаза, равнодушно следящие за обуявшим его ужасом. Но вот он выбирается на поляну. И в темноте скорее чувствует, чем видит, что на другом конце находится холм, наверху которого стоит Патэн. Приземистые бетонные строения и плацы обнесены колючей проволокой, по которой пропущен ток. Сторожевые башни, похожие на марсианские дредноуты из «Войны миров», зловеще возвышаются над лагерем. А посередине из огромных кирпичных труб, упирающихся в небо, валят клубы черного дыма. Внизу стоят печи с раскрытыми дверцами: в них бушует яркое пламя, и в темноте их мерцание похоже на горящие глаза свирепых демонов. Местным жителям говорили, что в Патэне шьют одежду и делают свечи, но они, конечно, в это верили не больше, чем жители Аушвица в колбасный завод. Но это не имело значения.

Во сне он оглядывается и наконец видит, как обладатели глаз выходят из укрытия. Ненашедшие упокоения евреи медленно подступают все ближе и ближе, их мертвенно-бледные руки с выжженными синими номерами вытянуты вперед, а скрюченные пальцы похожи на когтистые лапы птиц. Их лица уже не бесстрастны, а искажены ненавистью и жаждой мести, все они хотят его смерти. Маленькие дети цепляются за матерей, а взрослые помогают идти старикам. И еще на лицах написан страх.

Страх? Да! Потому что во сне он знает (и они тоже знают), что если ему удастся вскарабкаться на холм и добраться до лагеря, то он окажется в безопасности. Здесь, в болотистой и влажной долине, в джунглях, где цветущие ночью растения выделяют не сок, а кровь, он просто… добыча. Но если внизу раскинулись джунгли, то на холме расположился зоопарк, где все дикие животные сидят по своим клеткам, и только он решает, кого накормить, кого оставить в живых, кого отдать для опытов, а кого посадить в фургон и доставить к печам для сожжения.

Он мчится к холму изо всех сил, но во сне это получается слишком медленно, и вот первая костлявая рука уже хватает его за горло, он чувствует холодное смердящее дыхание, запах разлагающейся плоти, слышит восторженные крики, похожие на клекот птиц, и вот его уже волокут вниз, хотя спасение было так близко…

– Кис-кис-кис, – позвал Дюссандер. – Молочко. Вкусное молочко.

Наконец кот решился. Проделав половину пути, он снова сел, но не основательно, а скорее осторожно присел, в тревоге подергивая кончиком хвоста. Кот ему не доверял, но Дюссандер знал, что, учуяв молоко, животное в конце концов сдастся, так что следовало просто набраться терпения.

В Патэне никогда не существовало проблем с пронесенными тайком предметами. Некоторые заключенные прибывали в лагерь, запрятав ценности в маленькие замшевые мешочки, которые проталкивали себе палочкой в задний проход как можно глубже, чтобы их не смог нащупать даже Вонючий Палец, как прозвали имевшегося среди охраны настоящего доку в этом деле. Зачастую эти «ценности» оказывались сущей ерундой: фотографией, прядью волос или бижутерией. У одной женщины

нашли маленький алмаз, как выяснилось, дефектный, не представлявший никакой ценности, но, по ее словам (она была еврейкой, а евреям, как известно, верить нельзя), он находился в их семье шесть поколений и переходил от матери к старшей дочери. Она проглотила его перед отправкой в Патэн. Когда алмаз вышел с фекалиями, она его снова проглотила. И делала так много раз, пока не расцарапала им себе все внутренности и не истекла кровью.

Ухищрений, к которым прибегали узники, чтобы припрятать какую-нибудь мелочевку, вроде табака или ленты для волос, было немало, но это не имело значения. В комнате, где Дюссандер проводил допросы, стояли газовая плита и обычный кухонный стол, накрытый скатертью в клетку, очень похожей на ту, что сейчас лежала у него на кухне. На этой плите всегда тушилось мясо молодого барашка, насыщая воздух аппетитным ароматом, от которого текли слюнки. Если возникало подозрение, что у кого-то имелись запрещенные вещи (а такие подозрения были всегда), в допросную доставляли заключенного из группы подозреваемых и ставили возле плиты, источавшей невероятные запахи. Дюссандера интересовал только один во прос: кто? Кто припрятал золото? Драгоценности? Табак? Кто дал таблетку женщине по фамилии Гивенет для ее маленького ребенка? Кто конкретно? Никаких обещаний накормить в общем-то и не давалось, но аппетитные запахи неизменно развязывали языки. Конечно, такого же результата можно было добиться с помощью дубинок или, к примеру, сунув ствол в промежность, а вот запахи… это красиво и изящно! По-другому и не скажешь!

– Кис-кис! – позвал Дюссандер. Кот навострил уши и приподнялся, но, видимо, припомнив какой-нибудь давнишний пинок или спичку, опалившую усы, снова сел. Но он скоро сдаст ся – нужно просто набраться терпения.

Дюссандер нашел способ усмирить ночные кошмары. В чем-то он напоминал надевание эсэсовской формы, только был намного эффективнее. Старик был очень собой доволен и только жалел, что не додумался до этого раньше. Наверное, ему следует благодарить мальчишку за то, что тот помог ему понять простую истину: чтобы прошлое перестало преследовать, нужно не

раскаиваться, а созерцать его и даже воспроизводить. Хотя до неожиданного появления подростка прошлым летом он на протяжении долгого времени и не страдал от ночных кошмаров, их причиной, по его мнению, являлось малодушное признание своей вины. Он отказался от чего-то очень для себя важного и перестал быть цельной личностью. Теперь он снова обрел цельность.